Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Забудь. – В его приглушенном голосе – тень глубокой усталости. – Просто забудь мои слова. Я немного сорвался. Только и всего.
– Перестань, Марк….
– Ты сказала, что переночуешь у Эмили. Вот и поезжай. Тебе там будет лучше.
– Открой дверь. Я все равно знаю, где лежат запасные ключи от твоего кабинета. Я их сегодня уже доставала.
Ответом на мои слова становится долгое молчание. Но дверь со скрипом отворяется. Вид у Марка еще более взвинченный, чем сегодня утром. Он сжимает в кулак правую руку и вновь разжимает. Волосы взъерошены, местами стоят дыбом. Факт: Марк запускает руки в свой чуб, только когда понимает, что дело совсем плохо.
– Клэр… – бормочет он, когда, обогнув его фигуру, я вхожу в кабинет. Дыхание Марка отравлено парами виски.
Я оглядываю кабинет. После моего сегодняшнего визита здесь мало что изменилось, не считая бутылки дешевого виски на рабочем столе. Она почти полностью уничтожена – рядом стоит пустая стопка. Факт: последний раз Марк пил виски на моих глазах девятнадцать лет назад – в те долгие страшные месяцы после смерти Кэт. Если сегодня, вместо обычного дорогого бордо, он снова взялся за крепкое, значит происходит что-то поистине ужасное.
Я перевожу взгляд на экран ноутбука – там на заставке из раза в раз появляется корона северного сияния. Так что мой муж и не думал работать. Вместо этого он поглощал виски из большой бутыли. Он лгал, когда говорил, что работает. Конечно, эта ложь была незначительной и нестрашной. Но если человек лжет, он лжет во всем. Это же относится и к изменам. Очень хочется броситься вперед и влепить ему оплеуху за это новое вранье, но я стискиваю зубы и удерживаю свою руку. Потому что мне нужно узнать гораздо более важные вещи.
– Я жду ответов.
– Лучше тебе их не знать.
– Ты сказал, что устал защищать меня от правды. Мне нужна правда. Сейчас.
– Забудь, что я говорил. Это было не всерьез. Ты ведь знаешь факт, что безответственная болтовня – моя специальность.
– Хватит этого дерьма, скажи мне правду. Почему ты говорил все эти странные слова, когда я вчера тебя разбудила? Почему у тебя был такой испуганный вид, когда ты открыл подарок ко дню рождения?
Марк молчит.
– Ради бога, Марк. Почему ты связал Софию и Кэт?
Он ковыляет к столу. Наливает стопку до самых краев и проглатывает виски одним махом.
– Обе мертвы, – говорит он.
– Я это уже знаю.
Он делает глубокий вдох. Под ярким светом ламп у него в кабинете я вижу, насколько он измучен. Лицо вытянулось и осунулось. На лбу – множество тревожных морщин. С тех пор как сегодня утром я перевязывала ему палец, он словно постарел на пятнадцать лет.
– Это сделала ты, – говорит он.
Часто самое трудное – узнать правду о себе самом.
Клэр отскакивает назад, словно мои слова ее ударили. Радужки потеряли цвет. Лицо – бледный оттенок пепла. Рот открывается и тут же закрывается снова. Она протягивает дрожащую руку, будто ей нужно на что-то опереться. Но поблизости нет ничего, что могло бы ее поддержать.
Уголки ее рта начинают подрагивать.
– Я… что… – говорит она.
Крошечная часть меня одновременно сходит с ума и довольна собой. Настало время для моей жены взглянуть в лицо тому, что она сделала, не прячась больше под благословенным покровом забвения. Настало время вступить в царство реальности, от которого ее так долго защищали.
У меня есть три возможности (к концу дня их становится все меньше):
а) начать с правды о Кэтрин;
б) открыть то, что случилось с Софией;
в) ничего из перечисленного.
– Нет, – кое-как продолжает она. – Только не Кэт…
Пожалуй, стоит начать с Кэтрин. Между прочим, я был бы сейчас отцом, если бы девятнадцать лет назад у Клэр не случился тот краткий провал в безумие.
Факты не изменишь. Многие из них невозможно забыть, особенно самые мучительные.
– Ты написала в дневник, что нашла ее в кроватке, – говорю я. – Она была бледная. Ты потрогала ее щеку. Та была холодной. Тогда ты позвала на помощь.
– Да, – соглашается она. – Мой дневник говорит, что…
И тогда говорю я:
Твой дневник говорит то, во что ты предпочла поверить. В нем знание, которое ты в состоянии вынести. А вот правда: во время одного из твоих черных приступов ты накрыла голову Кэт подушкой. Она плакала перед этим все утро и потом после полудня. Весь день. И накануне тоже. И два дня назад. Кэт была плаксивой девочкой. Никто не понимал, почему она все время хнычет. Тебя очень раздражал этот факт, и ты не знала, как прекратить ее плач. К тому же у тебя проявился синдром, который бывает у молодых матерей. Сейчас у него есть точное название – послеродовая депрессия. Я потом уточнил у доктора Джонга. Ты была на антидепрессантах две недели после зачатия Кэт. Но перестала их пить, когда узнала, что беременна. После родов депрессия вернулась и отомстила.
Глаза Клэр – вихри ужаса.
– Я не…
Отрицание – наверное, это естественная реакция на жестокую правду. Настало время для Клэр встретиться со своим прошлым.
В тот день я вошел в комнату Кэт. И увидел, как ты качаешь кроватку. Подушка валялась у твоих ног – мягкое обвинение. У тебя были крепко сжаты зубы. Твое сознание словно улетело прочь, на много световых лет. Ты перевела взгляд на меня. В твоих глазах словно поселились демоны, и они уже тащили тебя в чужое ужасное место, куда не рискнет вступить ни один человек. Они забрали из глаз всю человеческую сущность. Одновременно твой взгляд был обескураживающе безучастным. Пугающее сочетание – ничего подобного я раньше не видел. Я застыл на месте, не веря тому, что происходит. Только рот раскрыл от ужаса. Ты сказала мне, очень тихо, что Кэт больше не плачет.
– Нет…
Клэр стоит на коленях. Глаза ее омыты слезами; две капли уже чертят на щеках полосы. Она закрывает уши, словно хочет заглушить мои суровые слова.
– Этого не может быть, – выдыхает она.
Ее рот – мучительный круг. Как на картине Мунка «Крик».
Я бросился вперед, чтобы спасти Кэт. Я вырвал ее у тебя из рук. Ее тело было как у марионетки. Как у хрупкой сломанной куклы. Или как у тряпичной игрушки без позвоночника. Голова свесилась вниз, словно ее отделили от тела. Лицо – бледный оттенок серого. В зрачках – черная пустота, какую можно увидеть у манекенов в витрине. Все живое было выбито из ее глаз. На его месте – тишина и невидимый крик темноты. Эти фразы, слово в слово, я записал в дневник девятнадцать лет назад. Ты была права. Кэт действительно больше не плакала. Но было ясно и то, что она никогда не заплачет опять.